простое и тёплое, случайно кинутое бойцом, навсегда привьется в дивизии и со временем потеряет свой иронический смысл.

Утром Латуниц осматривал огневую систему и укрепления передовых рот.

Полковник широкими шагами отмеривал ходы сообщений, заглядывал в амбразуры, проверял сектор обстрела. Следом за ним поспешал едва доходящий Латуницу до плеча Чижин. Дальше двигался комиссар бригады, штабные, комбаты. Огневые точки не нравились комдиву. Он заметил мёртвые пространства, увидел, что не был обеспечен полный обстрел. Из некоторых НП недостаточно просматривалась местность. Неполадки бесили полковника.

— Вы — или бездельник, или подлец! — зло бросил он вытянувшемуся бледному майору инженерных войск. — Вас зачем тут держат? Что это за оборона? Мартышкин труд! С такими инженерами мы и в самом деле скоро будем рыть окопы за Волгой.

Молча слушали разнос командира. Всем было известно, что майор здесь ни при чём. Оборону строили другие части, но в том, что не сделаны поправки, виноваты были все, кто собрался в это утро на позициях.

— Кто командир батальона? — спросил комдив.

Сутуловатый капитан приблизился к полковнику.

— Командир роты?

— Лейтенант Ребриков, товарищ полковник.

Володька выступил вперед. Сердце его замерло, словно перестало биться. Ещё никогда ему не приходилось представать перед столь суровым начальником. Молча комдив оглядел с головы до ног молодого лейтенанта. Ребриков молчал.

Полковник, видимо, отметил в командире роты всё, что ему следовало отметить, а затем махнул рукой, чем хотел показать, что все могут идти по своим делам, и двинулся дальше. Чижин сделал Ребрикову знак, чтобы тот не отставал, и последовал за комдивом.

По-прежнему не сгибаясь, от ячейки к ячейке, заглядывая повсюду, шагал Латуниц. Возле отделения бронебойщиков он замедлил шаг. По пояс раздетые ребята заканчивали новый окоп.

— Это что еще за фортификация? — спросил комдив, колюче глядя на Ребрикова.

— Запасной, — объяснил тот. — Для переноса огня в случае неожиданности.

Когда поднялись наверх и полковник снова оказался в окружении штабных, он козырнул Ребрикову и как-то примирительно сказал:

— Ладно, идите.

Так началось знакомство лейтенанта Ребрикова с полковником Латуницем, знакомство, которому вскоре суждено было получить совершенно неожиданное направление.

7

С раннего утра в чистом, едва тронутом облачками небе шли воздушные бон.

А на передовой стояло подозрительное затишье. Немцы не двигались на позиции дивизии, хотя уже было известно, что кое-где они форсировали Дон и укрепились на его левом берегу. Вероятно, противник накапливал силы для нового удара.

Иногда низко над окопом стайкой пролетали быстроходные «илы» и где-то совсем невдалеке сбрасывали бомбы на немецкие части. Возвращались они с бешеной скоростью, едва не задевая брюхом деревья. Летели по двое и поодиночке, порой с изрешеченным в клочья, трепыхающимся фюзеляжем, а то и дымясь на лету, и неизвестно было, дотянут ли до своего аэродрома.

Пока в небе было спокойно, пехотинцы совершенствовали своё жильё. Сняв гимнастерки, загорелые, почти чёрные, они копались в земле всё свободное время. Ребриков поставил себе целью сделать ротную оборону неуязвимой.

За эти дни он ближе узнал людей. Хорошие были ребята, бесхитростные, простые. Особенно нравился Ребрикову маленький юркий Клепалкин, которого с первого дня в роте прозвали Трепалкиным, да так это за ним и закрепилось. Был он весел, хитёр, горазд на всякие выдумки. Вот и сейчас, когда Ребриков подошёл к нему, он рассказывал бойцам какую-то забавную историю. Взрывы хохота взлетали над окопами. Ребята так увлеклись, что и не заметили подошедшего лейтенанта.

— Ну, а потом что же, всё так там и сидела змея? — спросил кто-то Клепалкина.

— А хрен её ведает. Может, и сейчас сидит, — отвечал тот, и снова слова его сопровождались дружным смехом.

Завидев командира, одни поднялись с земли, другие подтянулись, стали поправлять пилотки.

— Что нового, Клепалкин? — весело спросил Ребриков.

— Полный порядок, товарищ лейтенант. Обеспечиваем здоровый красноармейский досуг.

— Он тут боевым опытом делится. Заливает, как с одной фельдшерицей Дон форсировал! — крикнул кто-то.

— Ну и травит… — добродушно засмеялся другой.

— Да вот, ей-ей, правда! — уверял Клепалкин.

— А что за история?

Клепалкин немного смутился и сдвинул пилотку на брови.

— Да так, был тут один смех.

— Давай-давай, расскажи командиру… Складно треплется, товарищ лейтенант! — закричали кругом бойцы, видимо готовые выслушать историю ещё раз.

— Ну так что же, давай, не стесняйся.

— Да был такой театр, товарищ командир роты, когда через Дон отступали, — начал Клепалкин. — Сестричка одна рядом со мной оказалась. Бежим вместе, а он, гад, сыплет и сыплет. Ну, тут Дон, а она бегает по-над берегом. Я кричу — плыть надо! А она в ответ, что в одежде никак не доплывёт. Пропадёт, вижу, ни за что дивчина. Я как гаркну: «Раздевайся, такую твою! Все бросай! Добегаешься — конец тебе!» Ну, она бух на траву и давай с себя одежду срывать, да с перепугу и всё, что было, сбросила. В полном естественном виде. Ну я — в воду, она за мной. Ничего, доплыли. А там — как сыпанём на третьей скорости до леска — километра полтора. Только мины — шмяк, шмяк! — нас сопровождают. Добегаем до кустов, я в одних штанах, с автоматом. Сами видели, а она и вовсе… Она в орешник, я за ней. Отдышаться ж надо. А она тут вдруг в крик: «Ой, уйди, вопит, отсюда!» Видно, только в себя и пришла. Я ей: «Что ты, говорю, чокнутая? Мы ж от смерти, можно сказать, ушли. Нужна ты мне!..»

— А не прибавляешь? — спросил Ребриков.

— Что вы, товарищ командир роты. Честное красноармейское, — важно сказал Клепалкин.

— Ну, ладно, сказитель, а как твой окоп?

— Высший класс, товарищ командир роты. Полная инженерия. Просим побачить.

Клепалкин показал своё, как он говорил, рабочее место.

Огневая точка была действительно сделана на славу. Обстрел расчищен. Внизу, у самого дна, вырыто отверстие для укрытия от бомбежки. Повыше — аккуратная ниша. В ней рядком гранаты и бутылки с жидкостью.

— Как в винной лавочке, — сказал Клепалкин.

Ребриков спустился по склону в степь, чтобы посмотреть на оборону с запада. Здесь ему пришлось перелезать неглубокий овражек, поросший полынью и полевыми цветами. Овражек змейкой тянулся в степь и по всей длине имел возвышение на своём западном склоне. И вдруг к Ребрикову пришла догадка. Ведь это же было не что иное, как старый заросший окоп, некогда, видно, имевший такой же глубокий ход сообщения, какие нарыли они сейчас. Откуда он здесь, кто и когда его вырыл? Может быть, в дни маневров армии в степи? А может быть… Скорее всего, это старый окоп знаменитой Царицынской обороны. Конечно же, она проходила в этих местах. Вот тут, в этой земле, насмерть стояли голодные и